Осторожно: в самолете лошади!

На летних Олимпийских играх 1968 года в Мексике советские спортсмены завоевали двадцать девять золотых медалей. Одна из этих высших наград принадлежит коннику Ивану Кизимову. Но сказать, что его медаль "одна из" нельзя, она особая, весомая вдвойне.

Тревога над Атлантикой

Самолет голландской авиакомпании КЛМ, мерно гудя моторами, летел над Атлантическим океаном. Нужная высота была набрана, курс на Монреаль взят предельно точно, и сейчас командир экипажа "передал" управление машиной автопилоту.

Это был специальный рейс - из серии тех, отличным исполнителем которых слыла именно компания КЛМ. На сей раз все тоже шло хорошо, и экипажу можно было чуточку отдохнуть, покурить, выпить кофе: ведь это был уже второй этап марафонского маршрута, который начался в аэропорту Шереметьево в Москве, а завершиться должен был в Мехико-сити.

В Стокгольме была короткая остановка: едва заправились, снова в воздух. А сейчас летели в самый крупный канадский город (даже столица, Оттава, меньше Монреаля), откуда предстояло совершить последний бросок - в мексиканскую столицу.

И теперь все отдыхали, пили кофе, переговаривались.

Минута проходила за минутой, десятки километров улетали назад, на восток, моторы продолжали ровно гудеть...

И вдруг послышался какой-то стук по дощатому настилу. Сопровождавшие этот самолет два специальных сотрудника фирмы КЛМ, не сговариваясь, вскинули головы и стали ощупывать глазами внутренность салона.

Стук прекратился, но двое продолжали всматриваться и вслушиваться. Колоссальный опыт подсказывал им, что стук тот был не к добру и что он обязательно повторится.

И действительно. Через какое-то время целая дробь ударов, уже гораздо более сильных, прокатилась по настилу.

Двое вмиг поднялись со своих мест и шагнули в середину салона. Из тринадцати одинаковых отсеков они уверенно выбрали один, подошли к нему и стали наблюдать за тем, что в нем происходило.

В отсеке находилась... лошадь. Да-да, лошадь. В этом самолете из Москвы в столицу Олимпийских игр 1968 года везли коней советской команды.

С лошадью происходило неладное. Она вертела шеей и головой, выкатывала глаза и била ногами по полу, или "копала", по выражению всадников. Остальные четвероногие пассажиры сохраняли пока спокойствие, никак не реагируя на метавшегося в отсеке соседа.

Сопровождавшие подозвали старшего группы наших конников. Этим старшим был ветеринарный врач российского спортивного общества "Урожай" Анатолий Доильнев. Он тоже услышал стук, вскочил с кресла, стоявшего в хвосте самолета, и теперь быстро шагал к манившим его голландцам.

- Вот хеппен? Что случилось? - спросил он встревоженно и не совсем правильно с точки зрения английского языка.

Те молча показали на отсек с беспокоившейся лошадью.

Доильнев подошел к боксу и сразу обо всем догадался. Нет, он еще не знал, что именно стряслось с Ихором, зато прекрасно понял, зачем подозвали его сопровождавшие. Нужно было решать, что делать и как ответить на предложение голландцев, которое сейчас последует. Предложение немедленно успокоить лошадь, а если это не удастся, они умертвят ее.

У сопровождавших было на это право. Дело в том, что "лошадиные" рейсы - чрезвычайно нелегкие и, главное, опасные. Очень опасные. Случись что в воздухе - вот как сейчас с Ихором, - и лошадь начнет буйствовать. Взволнуются остальные четвероногие пассажиры, и самолет окажется в смертельной опасности. Смертельной, без всякого преувеличения. Достаточно сказать, что лошади могут просто проломить обшивку самолета копытами...

Чтобы не допустить этого, в лайнере и находились эти двое специальных охранников. Им был дан ясный и четкий приказ: если коня не удается быстро утихомирить, его следует "нейтрализовать".

"Что делать? Что делать?" - лихорадочно думал Доильнев, пытливо всматриваясь в Ихора, пытаясь определить, что именно с ним все-таки произошло. А конь продолжал "копать", стал уже мокрым с головы до ног от болезненного напряжения, и Доильнев решил, что у Ихора - колики.

Почему именно колики? Да потому что это заболевание желудочно-кишечного тракта - самое распространенное у лошадей. А кроме того, медлить было нельзя, охранники в любой момент могли воспользоваться особым пистолетом...

Доильнев видел такие и знал, что в обычной обстановке они применяются с целью вызвать летальный исход у лошадей, которые получают на соревнованиях или тренировках неизлечимые травмы.

Этот пистолет - вороненый, как все, но в виде небольшой трубы длиной 30-40 сантиметров. Похож на прибор, с помощью которого медики когда-то брали кровь из пальца. Вместо пули в него вставляется специальная капсула. Однако действие тоже мгновенное. Нажал на спусковой крючок - и все. Нет больше коня.

Доильнев бросился со всех ног за медицинской сумкой, принес, вынул из нее новокаин, шприц и молниеносно сделал Ихору укол.

- Вот из ит? Что это? - спросили в один голос охранники, но Доильнев даже ответить не мог - в горле пересохло от волнения - и просто показал голландцам большой палец: мол, великолепное средство, и все будет о'кей...

Вообще-то, если быть честным, причем вполне, то он вовсе не был уверен в правильности своего скоропалительного диагноза, однако где было взять время?! И как осмотреть коня в самолете, где лошади тесно, одна к другой, стоят в боксах-ячейках?! Эти боксы, которые можно назвать лошадиными контейнерами, даже собираются прямо внутри самолета - настолько экономится место... Происходит эта сборка так. При посадке вводят первого коня по трапу через двери-ворота на борт, ведут по узкому проходу в носовую часть самолета, останавливают в нужном месте, потом поднимают вокруг лошади особые щиты-стенки, прикрепленные снизу тросами к полу. Передняя стенка устанавливается прямо перед шеей лошади, задняя - у самых ног. После этого верхние части стенок тоже закрепляют тросами. В результате конь оказывается как бы в отдельном крошечном деннике. Снаружи видны лишь голова, шея да немножко круп.

Поставят таким образом одну лошадь, затем заводят вторую и закрепляют в таком же боксе рядом с первой. И так - семь ячеек вдоль правого борта и столько же вдоль левого. Итого можно погрузить четырнадцать лошадей. Правда, на этот раз один бокс пустовал - весь наш олимпийский табун составляли тринадцать скакунов.

Из-за одной пустой ячейки боксы не стали больше, осмотреть коня в таком контейнере, где и самой-то лошади повернуться негде, было просто физически невозможно.

Словом, Доильнев с тревогой ждал, что будет дальше. Хорошо еще охранники не слишком торопили, тоже на что-то надеялись...

И - о чудо! Ихор в самом деле стал понемногу успокаиваться! С каждой минутой все реже и тише "копал", все меньше расширял зрачки и вертел шеей...

А еще через какое-то время утих совсем. "Значит, лекарство подействовало, значит, попал в точку", - подумал Доильнев.

Охранники все-таки продолжали стоять у бокса, однако Анатолий с облегчением отмечал, что суровые складки на их лицах постепенно разглаживались и напряжение медленно покидало их...

"Неужели пронесло, неужели Ихор уцелеет?" - так же стремительно, как КЛМ над океаном, пролетало в мозгу врача, который, кажется, только сейчас осознал, перед какой опасностью стоял Ихор.

Доильнев тоже продолжал наблюдать за успокоившейся лошадью. Затем посмотрел на часы. Еще не скоро. Но делать было нечего. Оставалось только ждать, ждать, уповая на новокаин и - на продолжение чуда.

Им - этим двоим - бесполезно говорить, что Ихор - самая твердая надежда советских конников, что он очень дорого стоит, может быть, десятки тысяч рублей. Впрочем, они это наверняка и сами знают... Но у них инструкция, и, надо признать, инструкция правильная, что там ни говори...

И все-таки, если бы охранники настаивали на необходимости умертвить Ихора, Доильнев, наверное, сказал бы им что-нибудь вроде: "Меня стреляйте, а эту лошадь убивать не позволю..."

Но почему "оказал бы"? Может быть, это еще придется сказать: полет-то еще не кончился! Может случиться рецидив, и уж тогда охранники мешкать не станут?..

Однако допускать подобные мысли было нельзя, и Доильнев заставил себя думать о другом: о том, какая сейчас погода в Монреале, к которому самолет, несмотря ни на что, неуклонно приближался...

Конник поневоле

Кизимов почти не спал ночь, после того как лошадей отправили в Мексику. Как-то не по себе ему было. Он перебрал в памяти все, что происходило в последние дни, пытаясь выискать, в чем мог "оступиться". Но ничего такого вспомнить не сумел.

И все-таки было, наверняка было что-то такое, из-за чего он сейчас не мог сомкнуть глаз. Интуиция и предчувствия не всегда ошибочны и беспочвенны. Так что же он сделал не так?!

И опять он мысленно просматривал события последних дней.

Нет, вроде все он делал правильно, во всяком случае, как обычно...

И тут, на этом "обычно", Кизимов остановился. Все было как обычно, как бывало уже много раз, но - все, да не все. Еще никогда раньше наших лошадей не доставляли на соревнования воздушным путем. Они путешествовали в поездах и в автомашинах, на пароходах и паромах, но в самолете летели сейчас впервые. И этот полет или что-то связанное с ним и тревожили Кизимова.

Но что именно?

Трудно сделать первый шаг, второй дается гораздо легче. Очень скоро Кизимов уже твердо знал причину своего беспокойства.

Поролон - вот из-за чего волновался он...

Ну да, новый синтетический материал, который использовали, чтобы защитить голову и ноги лошадей от возможных ударов во время полета. Шорно-экипажная фабрика изготовила специальные приспособления из поролона, которые надевались на голову лошади и прикреплялись наподобие хоккейных шлемов. Ноги же укутали листами поролона и потом крепко забинтовали.

Многие восприняли эту новинку с энтузиазмом. И, казалось, сомневаться в ее целесообразности не было никаких оснований. Но сейчас Кизимов подумал, что этот поролон - палка о двух концах. Да, он, этот материал, действительно хорошо должен защищать от ударов, однако он может и принести вред. Если затянуть бинт слишком сильно, поролон превратится в своеобразный жгут, который может нарушить кровообращение. Теперь Кизимов был убежден, что именно это и случилось с Крохотным - конкурной лошадью, которая захромала после прибытия из Цахкадзора, где советские всадники и их кони проходили акклиматизацию перед высокогорным Мехико. А думали, Крохотный повредил ногу, когда уже "своим ходом" добирались на спортивную базу "Планерная" под Москвой, думали, получил "чистую", как говорят спортсмены, травму, потому что отечность и припухлость были точно как при броковых разрывах сухожилий...

Нет, не то это было. Это перетяжка поролона, слишком крепко забинтовали Крохотному ноги...

Так, может, вот это - то, что он сделал не так... Может, перестарался, отправляя Ихора из Москвы в Мехико?..

Чем дольше Кизимов думал об этом, тем больше росла уверенность. Да, конечно, перетянул бинты...

Но, может, все-таки он придумывает все эти страхи, ведь ничего не случилось с Ихором по дороге в Москву.

Да, не случилось, потому что тогда бинтовали не слишком туго, а в Москве - Кизимов будто видел это сейчас - он затягивал поролон... И особенно сильно - на задних ногах...

Он так и лежал, не сомкнув глаз, хотя надо было спать: утром предстояло много предотъездных дел.

...Нет, что ни говори, а ни в каком другом виде спорта не существует таких сложных проблем, как в конном. Ведь только в нем успех зависит сразу от двух одушевленных существ - человека и лошади. От двух. От обоих вместе, в неразрывном единстве. Случись что с одним, второй тут же расплачивается за это нужно все время помнить и думать не только о себе. В общем, забот коннику хватает...

Но не стать конником Кизимов просто не мог. Смешно, но даже хутор, где Иван появился на свет в 1928 году, назывался Жеребков.

Жизнь отца Кизимова была все время связана с лошадьми. В начале тридцатых годов, когда по указанию С. М. Буденного были организованы конные заводы, уехал на один из них - под Новочеркасском. Там и работал, сначала табунщиком, потом бригадиром. Иван много времени бывал при нем, рано привык к лошадям, научился ездить верхом.

Это очень пригодилось Ване: ведь школа находилась в восьми километрах от табунной точки, где Кизимовы жили большой семьей - отец, мать, пятеро детей.

Поначалу отец сам возил в школу Ваню и его сестренку: ее посадит сзади, его - впереди. Когда же Ване исполнилось десять лет, он стал ездить один. Завод выделил ему "монгола", маленькую такую лошадку, ростом всего 130 сантиметров.

Потом началась война, отца взяли в армию, старший брат тоже ушел на фронт, и Иван остался за главного в доме. Ему передали отцову лошадь, бурку, снаряжение и вместе со всем этим должность табунщика.

А после войны руководство завода решило направить Ивана Кизимова в школу тренеров-жокеев, которая тогда открылась в Луганской (ныне Ворошиловградской) области. "Хочешь быть жокеем?" - спрашивали его и "рисовали", как это здорово - скакать верхом на ипподромах, ставить рекорды скорости на самых лучших лошадях самых лучших пород...

Ну разве откажется юноша, который родился в сельской местности, много лет общался с прекрасными животными, от столь заманчивого предложения? И Иван согласился: в октябре 1945 года он уехал в эту школу И окончил ее через два года.

Испытание дублера

Как ни мучительно тянулось время, оно все-таки шло. Вот уже целый час Ихор вел себя спокойно.

Монреаль приближался. Однако долететь лишь до него было еще мало. Впереди были еще посадка, короткая, как и в Стокгольме, стоянка, а потом - последние несколько часов полета до Мехико.

"Но ты продержишься, продержишься, - говорил тихо Доильнев, ласково поглаживая шею Ихора. - Ты же у нас умница, понимаешь, как это нужно, чтобы ты продержался. А когда долетим, мы тебя внимательно осмотрим, все как следует выясним, узнаем, что у тебя такое, и быстренько вылечим. Ничего серьезного у тебя нет, ты просто устал, и у тебя к тому же колики... В общем, все-все будет хорошо, и твой хозяин увидит тебя в полном здравии и порядке..."

Анатолий успокаивал не только Ихора - самого себя. Неизвестно даже, кого больше. Его олимпийский дебют начался неудачно...

Этот дебют вообще был неожиданным. Сопровождать команду должен был майор ветеринарной службы Максим Иванович Старостин, врач из ЦСКА. Доильнев же числился его дублером и не собирался никуда лететь. Однако случилось непредвиденное: у Старостина тяжело заболела жена. Последнюю подготовку лошадей к олимпийским соревнованиям пришлось вести Доильневу, срочно вызванному в Цахкадзор.

Спешка была такая, что даже медикаментами он вынужден был пользоваться только теми, которые заготовил Старостин, хотя у каждого врача своя методика и принципы лечения, а значит, и набор лекарств.

Вполне возможно, будь они у него подобранные им самим, Доильнев избрал бы для укола что-нибудь более сильно действующее... Но, может быть, у Ихора и вправду были всего-навсего обыкновенные колики...

Прошел еще час, потом еще один, и вот самолет пошел, наконец, на посадку.

Это был Монреаль.

Лошадей и тут оставили в боксах. Зато накормили и напоили, благо за едой и водой ходить никуда не нужно было. Все необходимое в таком далеком путешествии имелось в самолете - взяли из Москвы. Овес, сено, отруби, сахар, вода в больших молочных баках... В последний раз эти баки заправили сейчас, в Монреале, хотя лететь оставалось совсем уже недалеко и недолго.

Да, недалеко и недолго, однако кто мог поручиться, что больше ничего не случится?!

Доильнев, во всяком случае теперь, поручиться ни за что не мог.

Но... Вот и говори после этого, что чудес не бывает! Бывают они, еще какие! Вспышка буйства у Ихора так и не повторилась ни во время стоянки, ни во время последнего отрезка пути... Не повторилась до самого конца перелета!

Нет, моментами Ихор все-таки выказывал беспокойство, однако совсем не сильное, и вид у него был уже вовсе не такой угрожающий, как тогда, в первый раз, над Атлантикой...

Когда колеса самолета застыли на аэродроме мексиканской столицы, казалось, можно было сказать: "Ну, вот, все кончилось благополучно". И двое сопровождавших так и сказали Доильневу. И он сам, улыбаясь и благодаря, кивнул. Однако то, что все кончилось благополучно, действительно только казалось. Когда лошадей выводили из самолета, Доильнев заметил, что Ихор... хромает на шаге. Все кони буквально шатались после долгого и утомительного полета, Ихор тоже, но он еще и хромал... Уж в этом-то Доильнев разбирался...

"Вот тебе и благополучно... Значит, Ихор повредил ноги". Но сейчас нельзя было показывать окружающим свое беспокойство; рядом были не только свои, а чужие ничего не должны знать. Не то разнесутся слухи, и неизвестно, чем все это кончится...

Тем временем уже подошли коневозки, в них погрузили лошадей и повезли в олимпийский центр конного спорта.

В автобусе Доильнев сел у окна, но непривычные глазу экзотические пейзажи не отвлекали. Доктор все время думал об Ихоре, о его хромоте.

По приезде в конный центр лошадей прежде всего повели в... баню. Организаторы устраивали ее для всех без исключения четвероногих. Там лошадей вымыли и обдали с головы до ног струей из смеси дезинфицирующих средств. И это несмотря на то, что во всех странах перед отъездом на Олимпийские игры лошади прошли карантин, предусмотренный правилами Международной федерации конного спорта и таможенными уложениями.

Кашу маслом не испортишь - по этой пословице действовали мексиканцы.

После душа лошадей разместили в отдельной конюшне. Вот здесь Доильнев, наконец, смог как следует осмотреть ноги Ихора.

Долго размышлял он после этого осмотра, и в результате от предварительного диагноза пришлось отказаться: нет, это не была "воздушная" травма, это была перетяжка. Виноват прежде всего Кизимов, но и он тоже хорош. Только и оправдание, что спешка в Москве была невероятная, он просто физически не мог стоять над каждым спортсменом. Ихор был в бинтах с поролоном много часов подряд, и потому анемия конечностей, особенно задних, оказалась тяжелой.

Доильнев смазал ноги Ихора мазью, забинтовал и тут почувствовал, что конь еще и затемпературил! Смерил - точно: у Ихора было за тридцать девять, хотя нормальной у лошадей считается 37,5 градуса. Пришлось сбивать температуру антибиотиками...

...Покидая поздно ночью конюшню, измученный Доильнев с тихой грустью думал о том, что вправду в народе говорят: беда не приходит одна. Хорошо, конечно, уже одно то, что Ихор вообще уцелел. Как рассказали ему охранники после прилета в Мехико, недавно в точно таком же рейсе пришлось умертвить несколько высококлассных английских скакунов...

От троеборья до выездки

Два года Кизимов работал жокеем - вначале в Сальске, потом в Ростове-на-Дону, до тех пор, пока его не призвали в армию.

Многие юноши именно в армии приобщаются к спорту. А те, кто уже был физкультурником, обязательно продолжают совершенствоваться. Но Кизимов, к сожалению, попал не в кавалерийскую часть, как ему и самому хотелось, а в пограничные войска, причем как раз в те, где верховая езда не использовалась в ходе службы.

И все-таки он вернулся в конный спорт. Это случилось через три года в Новочеркасске, куда к тому времени переехали жить родители Кизимова.

Новочеркасск был тогда, можно сказать, студенческим и конноспортивным городом: там было много учебных заведений, да еще секции конного спорта, да еще давние традиции казачьих мест... Надо ли удивляться, что в городе началось бурное увлечение верховой ездой.

Кизимов начал работать инструктором конного спорта в школе ДОСААФ, готовившей допризывников-разрядников. Тренировал других, а затем сам попробовал силы - сначала в скачках, в частности в стипль-чезе, потом в троеборье.

Итак, в отличие от конников-спортсменов, иногда переходящих из любителей в профессионалы, Кизимов проделал обратный путь. Вначале он был жокеем, а жокеи, скачущие на верховых чистокровных лошадях (как и наездники, сидящие в запряженных рысаками колясках), - это именно профессионалы. Они испытывают лошадей на ипподромах, добиваются как можно большей резвости своих подопечных, отбирают коней-рекордсменов, лучшие из которых выступают на крупнейших международных соревнованиях. Троеборье же - олимпийский вид конного спорта, любительский. Кизимову оно давалось сравнительно легко. Сказывалось приобретенное еще в детстве умение скакать по любым дорогам и даже бездорожью, смелость и уверенность при езде верхом.

Тем не менее особых успехов на соревнованиях он не добился, если не считать победы в 1957 году во Львове на чемпионате клубных команд страны. Ему досталась тогда очень хорошая лошадь Сатрап: на ней наши всадники выступали на Олимпийских играх двенадцать лет подряд!

Были, правда, некоторые достижения на всероссийских состязаниях, но все это, как считал он сам, "типичное не то". И Иван "переключился" на другой олимпийский вид конного спорта - конкур. Выступал в этом виде весь 1958 год - последний год жизни в Новочеркасске: как раз тогда его пригласили работать тренером конкуристов в Ленинград, где с тех пор он живет постоянно.

Наверное, Кизимов так и продолжал бы совершенствоваться в конкуре и как спортсмен, и как тренер, да тут наставник мастеров выездки уехал в Москву насовсем, и Ивану предложили: Михалыч, а не возьмешься ли ты за выездку? И Кизимов согласился.

Скажете: непостоянный, сам не знал, чего хочет... Неверно. Он знал, чего хотел - найти то, в чем его способности (а Иван был уверен, что они есть) проявились бы как можно полнее. Из всех составных частей троеборья наиболее удачной у него была именно манежная езда. Он вообще любил ее. До этого уже неплохо выезжал лошадей. Ему нравилось наблюдать за тренировками и выступлениями мастеров выездки, пытался и сам пробовать силы в таких соревнованиях.

Наверное, это заметили и другие, поэтому и предложили занять должность начальника ленинградской выездки именно Кизимову.

Вот таким образом он стал заниматься третьим олимпийским видом конного спорта - выездкой, которая оказалась и в самом деле его истинным призванием.

Кизимову прежде всего нужна была подходящая лошадь. Когда-то у Ивана была такая. Хитон. На нем Кизимов и получил первые навыки высшей школы верховой езды, отработал, как говорят всадники, и пассаж" и пиаффе, менку ног и многое другое.

А где было взять хорошую лошадь теперь?

Помог случай.

Произошло это так...

Вызвали Кизимова в городской Спорткомитет и говорят:

- Иван Михайлович, у нас остались неизрасходованные средства, а вашей школе требуются лошади. Так вот бери ты эти деньги, поезжай на какой-нибудь конный завод и покупай, если найдешь и успеешь, скакунов, которые по душе придутся.

До истечения срока реализации денег оставались считанные дни, и все-таки Кизимов не мог не воспользоваться предоставившейся возможностью. Такая выпадает не часто, и конники это особенно хорошо знают.

В общем, Кизимов купил билет на самолет и отправился в Киев, а оттуда - на знаменитый Александрийский конный завод.

Двадцать девятого декабря - он запомнил этот день навсегда - Кизимов появился на заводе и без предисловий спросил: "Лошади на продажу есть?" - "Есть, как не быть, - отвечают, - но только стоят они не в скаковой и не в спортивной конюшне, а там, где рабочие лошади".

Кизимов понял сразу, что это или выбракованные кони, или, в лучшем случае, не подошедшие предыдущим покупателям. Видимо, их уже и не надеялись продать. Но что было делать? Кизимов попросил вывести лошадей на улицу, однако пошел проливной дождь, и потому "смотрины" состоялись прямо в конюшне, в проходе.

К его радости, лошади оказались неплохими, и Иван купил семь голов, в том числе и Ихора. Тот выглядел очень симпатично, совсем молодой, со "звездочкой" во лбу и задние ноги в "носках".

Несколько смущало то, что шея у Ихора была коротковата, но движения оказались приятные. Спросил, какой породы, ответили, что мать - венгерка, а отец - тракен.

Венгерка - значит, произошла от неизвестной кобылы и чистокровного жеребца. Тракен - производное от названия "тракененская порода". Скакуны такого типа особенно подходят для конкура, а Кизимов и отбирал тогда лошадей в основном для этого вида.

Но когда Иван вернулся домой (теперь его домом стал Ленинград) и уже поработал с другими конями некоторое время, Ихор вдруг привлек его внимание как перспективная лошадь для выездки, и Кизимов взял его себе.

Впервые он решился выступить на Ихоре в официальных соревнованиях - это был чемпионат Ленинграда - только через полтора года. Столько времени ушло лишь на первый этап - "формирование" коня, как это называется у мастеров выездки. Ихору было тогда примерно три года. А когда ему исполнилось четыре, Кизимов участвовал уже в чемпионате страны, причем даже в розыгрыше Большого приза. Ведь соревнования по выездке в соответствии со сложностью программы делятся на Малый, Средний и Большой призы. Последний наиболее трудный. Именно в нем выступают самые искусные, и как раз Большой приз и разыгрывается на крупнейших турнирах - Олимпийских играх, чемпионатах Европы и мира.

Первое выступление на чемпионате страны принесло Кизимову лишь тринадцатый результат. Но всего через год они с Ихором были уже шестыми, а еще через один - накануне Олимпиады в Токио - Кизимова включили в сборную команду СССР.

Это был 1964 год.

В общем, Ихор оказался в выездке очень способным. Перед Токийскими играми Кизимов с Ихором впервые побывали за границей. Выступали на так называемых предолимпийских соревнованиях в западногерманском городе Аахене, известном своими конноспортивными традициями.

Народу на эти состязания пришла масса, всюду флаги, украшения, пестрые цветы... Ихор увидел такое в первый раз, испугался и стал выказывать во время выступления непослушание. После этого даже возникли сомнения: брать или не брать их на Олимпиаду. Настоял талантливейший и объективнейший Г. Т. Анастасьев, бывший тогда тренером сборной. Он сказал: "Молодая и перспективная лошадь, этот Ихор".

Последний отрезок пути в Токио преодолевали пароходом, попали в шторм, и конники СССР привезли лошадей в столицу Японии в плачевном состоянии. Тогда-то и стали подумывать о самолетах...

Ихор тоже приплыл в Токио не совсем здоровым, да еще испортила дело его игривость, свойственная молодым лошадям. В ходе выступления он пиаффировал, пассажировал, да только не всегда, когда нужно. В общем - только десятое место.

Естественно, Кизимов был недоволен, однако арбитрам Ихор понравился, а это очень важный фактор. Судейство в конном спорте напоминает судейство в фигурном катании. И здесь, что греха таить, есть место субъективизму, "прежнее впечатление", то есть впечатление от предыдущего выступления, имеет очень большое значение при оценке езды того же спортсмена на следующем турнире. Так что понравиться судьям значило достаточно много.

Но Ихор пригляделся арбитрам вовсе не случайно: он был действительно красив и талантлив в выездке.

С тех пор Кизимов стал подниматься выше и выше. В 1967 году завоевал титул чемпиона страны в розыгрыше Большого приза и получил серебряную награду на чемпионате Европы, уступив лишь Райнеру Климке из ФРГ.

Вот как раз в том году и начали поговаривать о том, что Кизимов на Ихоре - один из главных претендентов на олимпийскую победу в Мехико.

Под покровом тайны

По олимпийской "лошадиной деревне", как называли многочисленные туристы центр конного спорта в Мехико-сити, бродили толпы болельщиков. Они приходили сюда с самого раннего утра и не уходили до позднего вечера.

Вот и сегодня особенно рьяные поклонники верховой езды заполнили деревню едва ли не с первыми лучами солнца.

Вход сюда был, вообще-то говоря, закрыт, однако все равно посетителей набиралась масса. Приходили и приезжали и официальные лица - руководители ФЕИ, и почетные гости, и журналисты. Прибавим к этому сопровождающих, затем тех, кто дает объяснения посетителям, потом счастливчиков, всегда умудряющихся достать пропуск в любые места, наконец, самих конников, конюхов, берейторов, тренеров, судей, представителей...

Словом, не было в "лошадиной деревне" места, где бы не стояли, не ходили и не разговаривали люди.

Здесь и в самом деле было что посмотреть. Уютная территория, красивые здания, живописные стога "самой лучшей, - как с гордостью говорили мексиканцы, - соломы", которая шла на подстилки и менялась дважды в день, специальная лошадиная кухня, изящные газоны, ну, а главное, конечно, - кони. Каких только пород тут "не было! И каких только мастей!

Лошадей-то и разглядывали прежде всего многочисленные посетители. И только Ихора еще никто не видел: показывать его посторонним было нельзя. Уже наутро после прилета в Мехико, когда Доильнев разбинтовал его ноги, то обнаружил некроз. На путовых суставах и вкруговую на ногах Ихора появились язвы.

Теперь стало ясно: лечение предстоит долгое и трудное. Особенно тут, в условиях высокогорья, где заживление идет очень медленно. Тут даже простые ссадины и ушибы держатся неделями - такова специфика этих мест, специфика, которую нельзя обмануть, перехитрить, словом, "обойти" даже опытному врачу.

Как именно лечить? Это следовало решить как можно быстрее, однако сначала надо было попытаться сделать так, чтобы ничего не заметили мексиканцы, собравшиеся тем же утром проверить у лошадей температуру. (Организаторы конноспортивных соревнований страшно боятся болезней животных.)

Доильнев торопливо закрасил раны на ногах Ихора - навел, что называется, камуфляж. Едва успел. Но Ихор после антибиотиков и спокойной ночи на земле прошел температурную проверку на "отлично". И потому Доильнев наивно предположил, что еще никто и ничего не знает о случившемся.

...Прилетев в Мехико, советские всадники сразу отправились в Олимпийский центр конного спорта, и первым, кого они встретили, оказался западногерманский тренер К. Шульхайс. Кизимов его хорошо знал.

- Уже здесь? - спросил Кизимов.

- Давно, - ответил Шульхайс. - Меня пригласили как консультанта.

- Наших лошадей видел, как они долетели? - продолжал спрашивать Иван.

И услышал:

- Все живы и здоровы, только твой Ихор... - Шульхайс огорченно покачал головой.

- Что Ихор?

- У него ноги до живота забинтованы, наверно, покалечился. - Шульхайс сочувственно хлопнул Кизимова по плечу.

У Ивана пересохло во рту. "Не зря переживал, как сердце чувствовало", - и он стремительно зашагал к конюшне.

Влетел в денник Ихора, нагнулся и пришел в ужас от увиденного. "Все, конец надеждам, вот тебе и фаворит". Кизимов выпрямился, повернулся к стоявшему рядом Доильневу и тихо сказал:

- Это я во всем виноват.

- Да разве в этом дело? - запротестовал врач. - Все мы в общем-то виноваты. Главное сейчас - вылечить Ихора.

Иван с грустью посмотрел на Доильнева.

- Постараться вылечить, - уточнил тот.

- Да, - согласился Иван. - Постараться, конечно, надо.

Он решил прежде всего немедленно ехать в наш главный медицинский центр, открытый в Мехико-сити. Там он разыскал профессора Миронову. Разыскал и попросил:

- Помоги, Зоя, у Ихора с ногами плохо.

Миронова знаменита своими работами в области спортивной медицины, но не все знают, что она разбирается и в лошадиных болезнях, особенно, если дело касается конечностей. Ни слова не говоря, она взяла свой чемоданчик и поехала с Кизимовым. Осмотрела Ихора, долетала какую-то мазь и сказала только:

- Вот этим мажьте... А все остальное - решайте сами.

Кизимов с Доильневым долго обсуждали детальный план лечения. Кроме медикаментов, отобранных самим Доильневым, и мази Мироновой, решили использовать "чудодейственную" мексиканскую траву.

Тренироваться на Ихоре пока было нельзя, но выводить на прогулки необходимо. Начали это делать рано утром или поздно вечером.

Чтобы раны заживали быстрее, не следовало их бинтовать, но... "самая лучшая солома", которая использовалась для подстилки и которая на нашу мало похожа, с занозами проникала в незабинтованные путовые суставы. Тогда эту солому вообще убрали, а Ихора оставили на голом асфальте и старались поливать его как можно чаще. И конечно, продолжали подкрашивать раны, чтобы они не бросались в глаза. Ведь известие о теперешнем состоянии Ихора могло повлиять на будущие оценки судей. И это несмотря на то, что перед соревнованиями лошадей осматривает специальная ветеринарная комиссия, которая больное животное на старт ни за что не выпустит.

Все, кажется, было предусмотрено и продумано. Теперь дело было за самим Ихором.

Кизимов спасался работой: еще и еще раз осматривал и подгонял снаряжение. Оно у него и так всегда в полном порядке, а тут превзошел сам себя. Уж, кажется, все хорошо, но нет: посмотрит, повертит в руках, и опять-то седло все проверит, то подпругу подтянет, то ремешок или надставит, или, наоборот, урежет, то подушечку подобьет.

Когда Ихора прогуливали, Кизимов обязательно был рядом, внимательно смотрел, как лошадь двигается, шагает.

А она с каждым днем шагала все лучше, уверенней. Раны начали заметно затягиваться. А еще через несколько дней Иван даже осмелился на первую тренировку!

Конечно, она была короткой, но главное - конь на глазах обретал прежнюю легкость, силу и изящество движений...

"Неужели обойдется?" - не верил себе Кизимов, явственно ощущая на следующих тренировках, как восстанавливается мощь и мастерство Ихора. Он стал заниматься с лошадью и в дневное время в проходе пустовавшей конюшни.

"Как хорошо, - еще и еще раз думал он, - что лошадей доставили с большим запасом "прочности", почти за две недели до соревнований! Иначе бы не успеть..."

Лишь за три дня до старта Кизимов впервые отработал всю программу Большого приза. Это первое "выступление", тайное, как и тренировки, посмотрел старший тренер сборной.

- Что? Ну, как? - отчаянно волнуясь, спросил Кизимов.

И вдруг Анастасьев сказал:

- Ну, Иван, если так на Олимпиаде отъездишь, больше ничего и не надо.

Да, к этому времени Ихор и в самом деле был уже в полном порядке. Ивану казалось, что он даже в лучшей форме, нежели в Цахкадзоре. Может быть, потому, что там было очень уж жарко и тренировались слишком напряженно. Теперь, когда раны Ихора уже не беспокоили, он хорошо отдохнул, стал совсем, что называется, свежим.

Воля, мастерство и - успех!

Двадцать четвертого октября на Мексиканских играх начались соревнования по выездке. Опытнейшему мастеру Ивану Калите снова, как и в Токио, пришлось пересесть на запасного коня. И выходило, что наша команда состояла из... трех неизвестных. Калита - на "чужой" лошади, Петушкова - дебютантка Олимпийских игр. Кизимов - на Ихоре с его травмой. Хотя чувствовал Ихор себя как будто бы хорошо, но после всех передряг кто мог сказать, каким-то он будет на олимпийском манеже?

Когда Иван уже разминался перед стартом на запасной площадке, приехал председатель Спорткомитета СССР. Посмотрел и говорит:

- А ведь ничего не осталось... Хорошо залечили... Молодцы.

Следы от ран и в самом деле нелегко было заметить: так искусно их подмазали белым стрептоцидом и мексиканской присыпкой бурого цвета.

- В общем, не унывай, Иван Михайлович, - сказал председатель, - все в порядке будет.

Это подбодрило Кизимова, да он и сам чувствовал: все, кажется, и вправду неплохо, и если постараться, показать все, на что способен, то...

С таким настроением он направился к главной арене. Там только что закончил выступление предыдущий участник, зрители еще обсуждали его езду, а по радио объявили:

- Иван Кизимов на Ихоре, Советский Союз.

Шум стал мгновенно гаснуть: лошади не выносят ни криков, ни аплодисментов.

Ласково похлопав Ихора по шее, Кизимов въехал в манеж, по средней линии направился к кабинке старшего судьи. Здесь он остановил коня, снял цилиндр и поклонился. Это тоже традиция: в лице главного арбитра приветствовать всех судей.

Тот встал и сделал ответный поклон, означающий: "Благодарю. Здравствуйте. Можете начинать выступление".

Точнее, не начинать, а продолжать, ибо приветствие судей уже входит в программу соревнований. Конечно, по сравнению со всем остальным, это довольно простая часть, но и тут случаются осечки. Скажем, спортсмен не в силах удержать коня на месте, и тот, вместо того чтобы стоять как вкопанный, нервно перебирает ногами, и в результате на самом старте можно недосчитаться дорогих баллов...

Кизимову с Ихором приветствие удалось. Теперь вперед, начинается главное...

Выездку можно сравнить с обязательной программой фигуристов (видимо, поэтому и судейство несколько схоже). И тут и там все без исключения участники выполняют одни и те же упражнения. Но если в фигурном катании судьи после каждого выступления могут проверить свои впечатления, рассмотрев рисунки, оставленные на льду участником, и даже вымерить отдельные линии, то в выездке арбитры оценивают мастерство спортсмена, так сказать, умозрительно. И самое главное для них - определить: естественны ли движения лошади. Ведь ныне наиболее высоко котируется так называемая свободная езда, которая предполагает довольно длительный путь подготовки лошади к соревнованиям, когда ее учат "фигурам", не нарушая и не угнетая ее природных данных, когда стараются сохранить именно естественные движения.

И вот теперь как раз такую - естественную и свободную - езду демонстрировал Ихор...

Нет, у них с Кизимовым не все шло гладко, были и неточности. Однако в целом, а это дороже всего, впечатление от их выступления складывалось приятное. Судьи все с большим удовольствием наблюдали за тем, как справляется этот дуэт с многочисленными сложностями программы Большого приза.

Спроси у Кизимова, сколько точно упражнений в программе Большого приза, и вот так, сразу, он, пожалуй, не скажет даже. Да и никто другой, наверное. Но это и необязательно: мастер выездки выполняет программу по памяти. Увидит букву на бортике - и уже знает: серпантин...

Что касается тактов, то есть количества шагов, которое обусловлено в каждом упражнении, то всадники просто считают про себя. Выполняют менку ног, которая идет в два темпа, и отсчитывают: "Раз... два... раз... два". Так поступал сейчас и Кизимов.

Ихор многое и сам помнит, но может и забыть. Кизимов помогает ему, незаметно подавая сигналы-команды: ох как это трудно...

Но сейчас Кизимову все удавалось превосходно. Удавалось одно движение за другим. Шел настоящий парад мастерства, зиждущегося на замечательных природных данных коня, способностях самого всадника, упорных многолетних тренировках и полном взаимопонимании человека и лошади...

Ихор, казалось, старался вдвойне, словно хотел отплатить людям за добро и внимание. Так или иначе, но столь великолепной выездки он не показывал еще никогда!

Даже Доильневу казалось, будто не было страшных минут на борту голландского авиалайнера, ран на ногах Ихора, долгого и трудного лечения, всех этих недавних волнений и переживаний, отчаяния и надежд...

Буря оваций разразилась на стадионе, когда Кизимов с Ихором покидали манеж! Из воспоминаний Кизимова:

"Да, очень довольны были зрители. А специалисты интересовались, как я стал таким мастером. Я учился у многих, но особенно у Григория Терентьевича Анастасьева. Он считал, что, когда садишься на лошадь, нужно давать ей больше свободы, или, как я это называю, развязывать коня, вымахивать его на свободных аллюрах.

Вообще-то основная ученица Анастасьева - Петушкова, она в Москве жила, я же был чем-то вроде ленинградского филиала сборной в одном лице, и потому меня можно еще назвать кустарем-одиночкой.

Так или иначе, мое выступление всем понравилось. Да и самому казалось, что многое нам с Ихором удалось. И это несмотря на то, что лошадь была возбуждена в результате болезни. Нехорошо так говорить, но все-таки скажу: был убежден, что выступил лучше остальных".

Однако сумма Кизимова была не лучшей. Впереди на сорок два балла оказался выдающийся западногерманский конник Йозеф Неккерман - владелец универсальных магазинов, имеющий собственную конюшню с несколькими высококлассными лошадьми, берейторами, конюхами, грумами...

Кизимов, понятно, был недоволен, однако главного он все-таки добился: принес команде наибольшее количество очков и завоевал право продолжать борьбу за титул олимпийского победителя.

Кизимов, Калита и Петушкова уступили только западногерманской команде, и наша сборная получила серебряную медаль.

На этом соревнования для большинства участников завершились. И лишь двенадцать тех, кто получил самые высокие оценки, могли выступить во второй день, когда разыгрывались личные награды.

Среди этих двенадцати, кроме Кизимова и Неккермана, были и оба других наших всадника.

Известно, что "последний бой, он трудный самый". Так оно и было. Но лучше предоставим слово Ивану Калите:

"Прекрасно помню выступление Кизимова во второй день. Сам я уже отъездил и теперь сидел на трибуне в качестве зрителя.

Командная езда, проводившаяся в первый день, значительно отличается от личной, или, как мы ее называем, переездки. Последняя - более короткая, зато гораздо более насыщена элементами сложными, такими, как пассаж, пиаффе и так далее. Но что интересно: советские конники, в том числе Кизимов, особенно сильны как раз в сложнейших упражнениях. Так что теперь, уже проверив боеспособность Ихора, мы заранее отдавали предпочтение Ивану. Однако одно дело расчет, хоть и вполне реальный, другое - само выступление.

То, что это не одно и то же, доказало случившееся с Неккерманом. Чтобы удержать лидерство, ему достаточно было выступить не хуже, чем накануне, а он так нервничал, что допустил несколько сбоев и ошибок. "Запорол" менку ног в один темп, начал принимание на рыси, а сорвался на галоп...

А вот Кизимов проявил колоссальную выдержку, буквально превзошел себя: спокойно управлял Ихором, и тот всю программу исполнил отлично. Им удалось практически все. Причем даже лучше, чем в первый день. Если тогда, например, Ихор недостаточно продвигался, как мы говорим, на прибавленной рыси, то теперь сделал это очень точно.

Вообще он выступал четко, "темписто", в одной манере. Упражнения на рыси, галопе, принимание, серпантины - ну, все-все у него получалось. Волнение сменилось какой-то, я бы сказал, уверенностью, веселостью, удальством настоящего классного коня, радующего глаз и душу...

Я-то лично убежден, что не один и не два зарубежных соперника и судьи знали о случившемся с Ихором. Но это ничего не меняло: Ихор работал чисто, безошибочно и придраться было совершенно не к чему".

Продолжит рассказ один из тренеров сборной СССР Николай Шеленков:

"То, что в отличие от всех остальных Кизимов тренировался в основном самостоятельно, наложило на него, - ну, не на него лично, а на манеру его выступлений, - своеобразный отпечаток. Он отличался профессиональной замкнутостью, что ли. Самодисциплина, огромное трудолюбие, личная ответственность привели его к высотам мастерства. И что любопытно: "секрет" его по-настоящему раскрыли даже мы, товарищи, не сразу.

Наверное, то, что приступил он к выездке уже в зрелом возрасте, позволило ему сравнительно быстро добиться не только технического, но и большого тактического искусства. Свои слабости и недостатки коня он умел великолепно затушевать, что особенно важно было тогда, в Мехико. Возьмем, к примеру, строевые движения. У Ихора они были, прямо скажем, плоховатые. Да и шаг не слишком хорошо получался. Но Кизимов движением корпуса как-то ухитрялся компенсировать это. Или собранный шаг заставлял Ихора делать короче, чтобы недостаточно четкие движения лошади не были заметны.

С другой стороны, Кизимов умеет блестяще показывать свои и лошади лучшие качества. И еще нужно обязательно отметить его элегантность во время выступлений. А что касается одежды и снаряжения, то тут Иван прямо волшебник. А волшебник потому, что работоспособность громадная.

Bce это от судей не ускользает: они все примечают, и вот вам, Кизимов, "лишние" баллы..."

Но нет, они были совсем не лишними. В итоге индивидуальных соревнований Кизимов вместо сорока трех баллов, необходимых для победы, отыграл у Неккермана шестьдесят шесть. Огорченный немец даже не пришел поздравить соперника сам, прислал тренера.

Зато как радовался Кизимов и вся наша команда! Кизимов ведь был всеобщим любимцем - скромный. приветливый, чуждый зазнайства и хвастовства. Так через восемь лет после первого триумфа на Олимпиадах советских мастеров выездки в лице москвича Сергея Филатова Кизимов добился второй высшей награды.

Это было выдающееся достижение, потому что в результате трагического - не побоимся этого слова - перелета в Мексику понадобились поистине неимоверный труд, настойчивость, сила духа, вера в успех, мужество, мастерство и многие другие замечательные качества, чтобы добиться этой победы.

Нет, она была не "одной из", она была непохожей на иные - драматической и прекрасной победой! Победой, в которую вложили свой труд и душевные силы и спортсмены, и тренеры, и врачи, и руководители олимпийской команды.